|  | Тексты |  |
Сортировать по: длине текста, дате добавления
 | Опыт читателей по теме «Проклятье. Порча. Приворот…»
Сразу после нашей свадьбы начали находить разные «сюрпризы» в виде повязочек с иголками, жженых спичек и др. Находили: то у входной двери, то прямо в доме. Ну, подумали, мало ли, как-то попало. Но когда нашли под нашим матрасом нечто, что противоречило всякой логике «случайного» попадания, тогда мы насторожились, но не испугались.
По совету моей мамы, мы не стали вычислять «доброжелателя», хотя искушение было, тем более, что доступ в дом имели на то время несколько человек из родни, по некоторым обстоятельствам.
Мама научила, как её когда-то моя бабушка, что надо простить и молиться за того, кто сделал недоброе, даже в таких случаях.
Три свечи зажигали в церкви и дома тоже: одну во славу и благодарность Богу, и по одной за очищение и наполнение любовью, наших душ и того, кто хотел зла. Мы молились за этого человека, хотя не знали, кто это. Не платили разные там сорокоусты или другие для наказания. Так было легко на душе! Один раз, я искренне заплакала, потому что мне стало жалко, почему-то, того человека.
Не поверите: через некоторое время пришла соседка со слезами и мольбой о прощении... Мы в шоке... Никогда бы не подумала, с детства знала её милой. Призналась, что это она все намутила из зависти. Стало ей очень плохо потом. Простили, обнялись...
Верьте, прощайте и Любите!
P.S. С нами так ничего и не случилось, разве что пару раз поссорились, по глупости, конечно. |
| | Дочка еще в прошлом году заприметила ватрушку, на которой дети с горки катаются. Так как был конец зимы, с мужем на тот момент все было хорошо, то я ей легко пообещала, что в следующую зиму обязательно купим.
Папа от нас ушел, я только устроилась на работу и мы только только сняли с дочей квартиру, наступила зима и денег на ватрушку у меня просто не было
Дочь некоторое время поканючила, я ей как могла объяснила, она вроде поняла и просить перестала.
Позавчера мы с ней пошли гулять в парк, там горка, дети катаются. Моя быстренько со всеми перезнакомилась, передружилась и начала кататься со всеми, переодически подбегая ко мне и крича "Мам, мам, ты видела я скатилась, это мне Лиза дала прокатиться! Мам, а сейчас видела как быстро? Это Андрюши ватрушка, она прям быстрее чем у всех!" Ну и все в таком духе.
Спустя какое то время ко мне подошел мужчина :
- Девушка, извините, я, возможно, лезу не в свое дело, а у вас совсем нет ватрушки или вы просто дома оставили?
Я маленько напряглась, думаю вот, сейчас скажет, что моя отбирает у его ребенка ватрушку и самому кататься не дает. Хотя я зорко за всем наблюдаю и не позволила бы своей отбирать у кого то ЕГО ватрушку. Вроде все тихо, мирно, все катаются, веселятся, слез, криков не видно.
Говорю "Нет, у нас своей вообще нету."
"А можно я вашей дочке подарю тогда?"
Я с недоумением на него смотрю.
"Да мне сестра отдала еще одну, ее малому мала стала, она у меня в машине катается, мешается, не знал кому отдать, у всех знакомых есть."
Я пролепетала " Ну можно", а у самой ком в горле.
"Вы проследите за моим оболтусом, вон он в синей куртке и белой шапке, я через 3 мин вернусь, машина в начале парка!" И убежал.
Через 3 минуты действительно идет с ватрушкой. Я подозвала свою егозу. Мужчина присел перед ней на корточки, отдает ватрушку и говорит "У Деда Мороза было много дел, но он через меня попросил передать тебе ватрушку, я опоздал немножко, все искал девочку в голубой курточке, с шапочкой кисой и двумя косичками, держи!" Моя смотрит на меня, спрашивает: "Можно?" Говорю: "Можно, скажи дяде спасибо".
Моя кричит "Спасииииибо", бежит к остальным с криками "А мне Дед Мороз ватрушку подарил, прям мне сказал отдать, у меня теперь тоже есть ватруууушкааа!!!"
А я стою и слезы на глазах. Сто раз спасибо сказала, мужчина только смеялся "Да было бы за что, я сам рад, что от нее избавился!"
Михаил, если Вы читаете этот пост и узнали в нем себя, спасибо вам еще тысячу раз, моя дочка счастлива! Всем добра и хороших людей по жизни.
Rushka62 |
| | Зашла в супермаркет. Краем глаза вижу маму с сынишкой лет 6-ти. Как говорится, бедненько, но чистенько. Славный такой мальчишка. Видно было, что ему чего-то хочется, но не просит.
Пока мама копалась в корзине с уценённой мелочёвкой, он осторожно взял коробку с фломастерами, погладил, понюхал и положил на место. Потом потрогал какие-то наклейки и вздохнул… так тяжело, как старичок.
Женщина наклонилась и тихонечко сказала: «нет денег, сынок». А он только молча кивнул.
И ещё… на нём была такая жалкая шапочка с помпончиком.. совсем детская. Сердце сжалось.
Почему-то вспомнила, что Анюта моя тоже никогда ничего не просила.
Пару секунд подумала… метнулась по залу, накидала в пакет эти фломастеры, наклейки, коробку пластилина и разные мальчиковые радости. Быстро оплатила, чек кинула в пакет.
Задумалась — а как отдать, чтобы не обидеть? Дело тонкое…
Дождалась, когда мама стала в кассу, подошла к нему и бодренько говорю: «Здравствуй, мальчик. Сегодня день шапок с помпончиками. Ты не знал?! Ну как же так? Мы проводим конкурс на лучшие помпончики на шапке. Ты выиграл, вот тебе приз!»
Он так на меня посмотрел… Знаете, у меня всего один раз в жизни был такой взгляд. В Болгарии. Год постоянных судов вымотал и опустошил. Адвокат был ненасытен и бесполезен. С работы уволили.
И вот я иду под дождём, в кармане всего 10 левов — маленькая чашечка эспрессо. Иду и понимаю, что последний суд я проиграю и у меня заберут ребёнка. Русской женщине устроится на работу… Тупик. Промокла вся и заскочила в кафе. Думаю — для начала согреюсь и выпью кофе, а там уж…
Смотрю — полно народа, а на столах какие-то карты разложены. Оказалось, играют в Бинго. Я даже не знала, что это. Присела за один столик, как сиротка Марыся… мне сразу карточки несут. Одна стоила ровно 10 левов. Постеснялась отказаться. У всех по 10-20 штук, а у меня одна. Поняли, да? Ага… я выиграла. И не просто, а сорвала джекпот.
Мне принесли полную корзину денег. Шок был сильнейший, но хватило ума дальше не играть. Та сумма и поставила точку в этом процессе. Когда я поняла, что бинго у меня… в общем, именно так смотрел на меня этот малыш.
Пока он не опомнился, я выскочила на улицу и по дороге думала о том, что незнакомый мне ребёнок, с трепетом и верой в чудеса, получил своё маленькое детское счастье… мне реально полегчало.
Верно говорят: всё, что мы делаем — мы делаем для себя, плохое это или хорошее.
Елена Димитрова |
| | Рассказ основан на реальных событиях.
Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабушкой. Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала мясом. Но все знали, что и другое продать она может.
Когда Верке было восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за дочь, потом за внучку. И осталась она одна.
А потом забеременела. От кого – сама сказать не могла.
– Рассказывала мне Верка, что тогда это известие о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От осинки не родятся апельсинки. Только не пила, в отличие от матери. До тошноты насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала, как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали: «Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали. Но все равно ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее будет любить. И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А сердце видит Господь.
… Но тогда, в начале истории, этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш.
«Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений.
Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это.
Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему.
– Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то что?»
Отец Евгений замолчал и несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое воспоминание. Но оно не уходило.
– А я… – опять заговорил он и схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения, городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл…
– А разве не так? Разве не за грех? – спросила я.
– Так или не так, знает только Господь!
… Вера тогда молча повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная приперлась. И хохочет ещё…» Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет!
Отец Евгений обернулся и посмотрел ей в след. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора крестить».
– Я ни бабушке той шипящей ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. – Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор. Опаздывать нельзя.
Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно, идём спать, тебе рано служить…
Утром отец Евгений пришёл в храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших прихожанок.
Она почти всегда была в храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но это уже другая история.
– Лидия Ивановна, здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту…
– Благословите, батюшка. Да кто ж ее не знает!
– А где она живет, знаете?
– Где живет, не знаю, но сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему купила.
– Как это?..
Вчера, вослед уходящей Верке смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна. Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной с ее коляской.
– Вера, Вера, постой!
Верка остановилась и зло посмотрела на неё мутными глазами.
– Что, тоже про грехи? Сама знаю…
Лидия Ивановна помолчала, а потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове. Как когда-то своего сына.
Верка сначала пыталась вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как ребёнок.
– Он, он-то за что страдает? Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через мясорубку…
– Ты уже изменила жизнь, девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже.
«Девочка»… Так Верку не называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и плакала… И как будто легче ей становилось.
Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и всё.
– Мне страшно на него было смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой есть. Сама виновата.
Из роддома врачи провожали ее молчанием.
– Надо же… Кто бы мог подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А эта…
Рассказывала Вера, как дома пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода кричал. Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило ее.
– А я, Лен, сидел, слушал всё это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами – такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное. Под этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях, Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая, любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи!
«Сначала полюби, а потом учи»
А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо. Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое, горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была нужна. И был тот, кого она любила.
– Да, любовь всем нужна, – повторил отец Евгений.
… Мишутка умер в десять месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала, целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце.
Хоронил мальчика приход. Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума.
– Но ничего, через месяц выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась, пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго рассказывать.
– А сейчас она как? Посмотреть бы на неё.
– Так ты же ее видела.
– Я?
– Помнишь, в прошлом году к отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была.
… Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может. Главное – не оттолкнуть!
Елена Кучеренко |
| | — Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, когда ей исполнится восемнадцать, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал…
Они были довольно бедные фермеры, мама доила коров, делала всю работу, но они жили и радовались каждому пережитому дню, до самого конца. И это было искренне, так трогательно и прекрасно!
Я видела, как хорошие люди в хороших семьях ругаются, кому пойти поставить чайник. У нас ругань шла только в обратном смысле — каждый хотел пойти поставить чайник. Каждый хотел взять на себя. Когда твой спутник хочет взять на себя больше, то тебе хочется взять еще больше… Здесь интересный механизм, я его проследила. Чем меньше хочет взять на себя твой спутник, тем меньше тебе хочется взять. И наоборот. Тут обратная связь. И родители рвали друг у друга из рук домашние дела, неприятные поручения, трудные задачи — все это каждый хотел сделать за другого…
Еще я помню как папа утром, когда брился, пел, и мама ему говорила: "Перестань петь — нельзя сосредоточиться!"
А мама работала тогда в каких-то дошкольных учреждениях и писала по утрам отчеты. А папа ей отвечал — странно, почему такие вещи запоминаются, — он говорил:
"Я не буду петь, а ты когда-нибудь будешь думать: как жалко, что он больше не поет, как хорошо бы, чтобы он запел".
Вот это я помню, вот эту фразу я помню: "Как хорошо бы, если бы он запел".
Счастливым и веселым оказался их брак — единство душ и стремлений, и вот такого брака я не встречала ни у кого — чтобы он был не только глубокий и серьезный, но радостный и веселый в каждую данную минуту…
И каждое утро начиналось с молитвы отца — он благословлял Бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания, выросли…
Потом я спросила:
— А мама?
— Мама умерла десять лет назад.
Я говорю:
— Господи, а отец?
— Отец жив.
— Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?
— Что ты! Он благословляет каждый день Бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей… |
| | Инна Юдинцева
Здравствуйте
Слава Богу за всё
Низкий поклон всем и безмерная благодарность Сергей Николаевичу и его команде за труд, который ведёт нас к любви, к Богу.
Опишу одну ситуацию из жизни (2009 год), которая впечаталась в память:
Зима, иду беременная (7-8 месяцев) пешком домой, денег нет даже на троллейбус (работу потеряла, как только узнала о беременности), муж бросил, родные-подруги отвернулись, долги, полная безысходность, перспективы никакой и с каждым днём ситуация становилась только хуже...
И вот иду я с рецептом в руках (врач прописал лекарства и витамины на огромную для меня тогда сумму- 400 руб).
Иду пешком, пытаясь преодолеть в себе: уныние, претензии, обиду, осуждение, страх перед будущим, сожаление и много чего ещё .
Молюсь и плачу, плачу и молюсь.
Дорога долгая.
Холодно.
Мороз.
Ноги мёрзнут...
И в какой-то момент , уже устав от слёз и соплей, думаю:
,,Да на всё воля твоя Господи, как скажешь так и будет",
,,Пусть будет по Твоему".
,,Я всё принимаю с любовью и благодарностью",
,,Любовь к тебе-вот что важно"
И так тепло стало, солнце стало пригревать...
И подходя уже к дому соседка-бабушка просит меня зайти к ней, помыть ей полы, потому что болеет.
Я помыла ей полы, кушать ей приготовила, накормила, чаем напоила её, а она мне 400 рублей даёт.
Ту самую огромную сумму.
Ну как тут в Бога не верить?
А потом и родные стали помогать, начали всей семьёй готовиться к появлению малыша и каждый старался поддержать, но не все правда одобряли мои желания сохранить отношения с мужем. А я была убеждена в том, что если не удастся сохранить семью, то дружбу сохранить мы обязаны (хотя бы для общения).
Ребёнок родился, муж вернулся...
Сейчас у нас большая многодетная семья и ещё много работы по преодолению.
Стараюсь хвост держать по ветру.Расширение личной воли до Божественной воли. |
| | “В войну, по мобилизации, оказалась я на фронте в летучем госпитале. Принесли партию раненых. Надо было немедленно сделать очень трудную операцию: удалить осколок из мозговой коры. При вскрытии и в мозгу оказались осколки микроскопические. Минуты больного были сочтены: надо было торопиться!
Но операция — вы понимаете — была трудна и ответственна: не каждый и хирург взялся бы; а я не хирург, операций не делала никогда — и меня обуял страх. Пока готовили больного, а я мыла руки, меня знобило, с руками совладать не могла: так тряслись.
Я мою руки и молитвенно обращаюсь к Богу:
— Мне надо спасти человека, а я погублю его! Ты, Господи, знаешь, что я не умею, я не сделаю: научи меня, помоги!
Надо сказать, что госпиталь тот был попросту сарай. Свет в него попадал только через дверь. День был темный, лил дождь; а зрение у меня было слабое — видела я только на очень близком расстоянии, даже и при ярком свете. Это еще больше усугубляло волнение. Я вся тряслась, как в лихорадке.
Я велела перенести стол к двери; но оказалось, дождь заливал, — нельзя…
Это была первая моя операция.
Вдруг говорят мне, что все готово. А я не могу ног сдвинуть с места. И, закрыв глаза рукой, воскликнула про себя:
— Господи! Не я, а Ты будешь оперировать: помоги, спаси, научи!
И пошла, и еще раз взмолилась:
— Ты, Господи, со мной! Ты! Только Ты!
И вдруг в сарае, вижу, светло стало (а дождь все лил) — светло, как будто в ясный день. Я смело подошла: руки не тряслись уже. И сделала все хорошо. Была спасена жизнь, но – что главное – восстановлены и все функции мозга. Удивительнее всего, что сестра, прислуживавшая при операции, говорила:
— Темно, как в сумерки.
А было 11 часов утра, мне же, милостью Божией, было светло, ясно, все видно. Если это не чудо, то что?..”
Конечно, у героини этого удивительного повествования было самое настоящее посещение Божие! Господь помог провести ей операцию, осветив Своим светом сумрачную темноту сарайного госпиталя.
Пожелаем и мы друг другу как можно больше Божьего света в нашей, порой темной и сумрачной жизни!
Митрополит Вениамин (Федченков), «Записки архиерея» |
| | Мне всегда хотелось красивой жизни. Когда был студентом, и денег не хватало даже на гречку, мыло я покупал обязательно "Камей". Пусть голодный, но зато хорошо пахнущий. Потом — зажигалка Zippo. В 93-м, когда я её купил, она стоила целое состояние. Но она того стоила. Круто было. Как у Микки Рурка в фильме "Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо" или у Брюса Уиллиса в "Крепком орешке". Ну, и "маст хэв" конца девяностых и всей доайфоновской эры — мобильный телефон последней модели.
Я окончил Театральную академию, стал диджеем на радиостанции "Европа плюс" и желанным гостем самых модных ночных клубов северной столицы. Потом — арт-директором одного из таких клубов. Занимался набором красивых девушек для стриптиза и постановкой шоу-программ.
Жизнь, что называется, удалась! Она превратилась в сплошную вечеринку — все весёлые и красивые, много смеха, танцев и денег. Днём я спал, ночью помогал веселиться другим и веселился сам.
Однако всё равно чего-то не хватало. Было ощущение пустоты, тревоги, прохладного сквозняка, который я ощущал прямо внутри себя. Праздника требовалось всё больше и больше, и я создал свою фирму по организации мероприятий. Теперь праздн+G1365ик стал моим бизнесом.
***
А потом… Потом наступил новый, 2005-й год. Приболевшая дочь, врач, анализы, срочная госпитализация и диагноз — острый лимфобластный лейкоз. Рак крови, если проще.
Первая детская городская больница. Белая палата, белый коридор, врачи. Тишина. Стерильность. Дочке чуть больше года, в маленькой ручке — маленький катетер. Химиотерапия, гормоны, она теряет волосы и стремительно толстеет. Лысая голова, печальные глаза. Стоматит. В руке с катетером — сосиска. Сама почти круглая, потому что всё-время ест, ест, ест…
В больнице мы жили полгода. Я в режиме «помощник», жена — в режиме «постоянно».
Их госпитализировали 23 декабря, в самый разгар новогодних корпоративов. Мы с женой каждый вечер выезжали на банкеты — работать-то всё равно надо было, — оставляя с ребёнком бабушек. Жена в красивом костюме пела «Happy New Year», я шутил и поздравлял всех «с Новым годом и новым счастьем». Туда приходили нарядно одетые женщины с вечерним макияжем и тщательно уложенной прической.
Они приносили с собой туфли на высоком каблуке, переодевались в гардеробе и шли танцевать под Рики Мартина или Тома Джонса.
Прямо с банкета мы ехали в больницу. В холодную белизну палат, к детям без улыбок, потому что вся нижняя половина лица — белый прямоугольник маски, над которым большие грустные глаза. Детские маски были в дефиците, поэтому детям надевали взрослые, завязав резинки узелком. Оглушенные ненакрашенные мамы в спортивных штанах и тапках. Это была совсем другая жизнь. Непонятная, страшная, некрасивая.
Некоторые дети уходили домой. Некоторые просто уходили.
Телефоны замолчали, все «друзья» куда-то пропали, — наверное, звонить нам было совсем не весело. Было очень страшно, и мучил вопрос — за что? Деткам-то — за что?!
***
Единственное, что я умел делать на тот момент, — это устраивать праздники.
Прямо в больнице я организовал детскую ёлку, на которой здорово отработали мои друзья — «Театр странствующих кукол господина Пежо», а сам выступил в роли Деда Мороза. Пожалуй, это было одно из первых мероприятий за последние годы, где на меня смотрели трезвые глаза. Праздник состоялся прямо в холле отделения химиотерапии, дети собрались у наряженной ёлки, все в масках — правда, не маскарадных, а стерильных, — но они смеялись и были счастливы, и вместе с ними радовались родители, и это было… Красиво.
И тихо. Впервые за многие годы без алкоголя в душе была тёплая тишина. Будто, наконец, дверь моего сердца прикрыли плотнее, и сквозняк прекратился.
Потом я пошёл в те палаты, в которые мне было можно (в стерильные боксы нельзя), — пошёл как Дед Мороз и поздравлял с Новым годом детей, которые не могли ходить. Я знал, что некоторые из них почти наверняка из этой палаты уже никогда не выйдут, и это было… непросто. Если честно — тяжело. И страшно. Но… было ощущение, что я впервые в жизни делаю что-то правильно, что впервые в жизни я участвую в настоящем празднике жизни, и ничего важнее и красивее я никогда не делал.
***
Дочь выписали. Дали инвалидность. Мы посещали центр социальной реабилитации инвалидов и детей-инвалидов. Наступал очередной Новый год, я предложил поздравить детей и опять выступил в роли Деда Мороза. А потом меня попросили вести в этом центре реабилитации театральную студию, и это было так странно: где я — и где театральная студия-кружок для детей-инвалидов?! Однако я согласился. И несколько лет этим занимался.
Под Новый год ездил по квартирам тех детей, которые из дома не выходили. И это было ещё тяжелей, чем в больнице. И не потому, что дети были особенными. А потому, что рядом с ними, рядом с их родителями, каждый день жизни которых — подвиг, я сам чувствовал себя инвалидом. Человеком с ограниченными возможностями, который до этого времени жил слепым, глухим и парализованным.
Мне самому была нужна реабилитация, я заново учился жить, и моими учителями стали дети-инвалиды.
Они очень красивые.
***
С тех пор прошло больше десяти лет.
Сегодня я отец троих здоровых детей, актёр кино, любимый и любящий муж, спортсмен. Дочь давно выздоровела, инвалидность сняли. 0на — умница, красавица и отличница. Я давно не работаю в ночных клубах, красивая женщина ждёт меня дома — совсем недавно жена получила корону «Миссис Санкт-Петербург». Зажигалка мне не нужна, я не курю много лет, а телефон… Телефон у меня кнопочный. И батарея у него отлично держит!
Моя трудовая книжка до сих пор лежит в Центре социальной реабилитации. Много лет я веду мероприятие «Созвездие героев», в котором мы вручаем премию «Золотое Солнце» — людям, которые не сдались, оказавшись в сложной жизненной ситуации. Это настоящие герои, которые, как подорожник, пробивая асфальт всех сложностей и ограничений, стремятся к свету, даря надежду и силы всем, кто рядом.
Чем крепче асфальт — тем сочней подорожник!
Мне важно об этом помнить.
Все то, что я особенно ценю сегодня, — стало следствием именно тех самых проблем и сложностей, которые пережила наша семья. И болезнь дочери была важным этапом нашего взросления.
Можно ли было без этого? Не знаю. Вряд ли. Видимо, по-другому я не понимал.
Причина событий может быть не в прошлом, а в будущем, и вопрос «за что» меняется тогда на вопрос «для чего». Боль — хороший учитель и прекрасный доктор.
И какие бы испытания ни предлагала мне жизнь сегодняшняя (их, поверьте, хватает), — я верю, что эти испытания — как карман. Карман для Бога, в который Он обязательно положит столько конфет, сколько влезет, и других угостить хватит, и ещё вываливаться будут.
В нашей семье так и произошло.
Возможно, завтра снова будет очень больно, возможно.
Я молюсь только об одном — не забыть, что чем глубже карман, тем больше конфет. |
| | Это более распространенная форма счастья. На этом более высоком уровне сознания, мы связываем свое ощущение счастья и радости с конкретными внешними обстоятельствами. Например, мы радуемся своей молодости, силе, красоте, энергичности; но, когда замечаем признаки старости, погружаемся в депрессию. Таким образом, наше чувство счастья и радости обусловлено элементами молодости.
Вот еще один сценарий: молодая пара ощущает экстатическую радость и счастье после рождения младенца, но позже это может перейти в злость и раздражение, когда ребенок превращается в сверхактивного, непослушного озорника или бунтаря. Пожалуй, мы можем радоваться друзьям, пока они нам льстят и разделяют наши взгляды на жизнь, но, как правило, дружба перестает нам доставлять радость, если те же самые друзья говорят нам то, что нам неприятно слышать или не соглашаются с нашей точкой зрения.
В состоянии обусловленного сознания все великолепно, когда мы влюблены — но это состояние заканчивается через несколько лет, когда мы начинаем воспринимать партнера менее восторженно и оценивать его или ее более объективно. Обусловленное счастье не долговечно, потому что условия постоянно меняются. Рано или поздно, мы обнаруживаем, что все не так, как нам казалось в начале, и в результате мы чувствуем себя несчастными.
Беспричинная радость — это блаженство. На этом уровне сознания нам не требуется внешний стимул, чтобы ощущать радость и внутренний покой. Что это означает? Жить, принимая тот факт, что все мы — несовершенные, смертные, подверженные ошибкам, а также не бояться перемен, смерти и страдания. В состоянии блаженства, мы одинаково воспринимаем наслаждение и дискомфорт, мы не привязаны к последствиям и наслаждаемся процессом жизни, ощущением жизни во всей ее полноте и переменчивости. Мы благодарны за любую удачу, за любой опыт и пребываем в согласии с собой и с окружающими нас людьми. Мы перестаем осуждать людей или убеждать их в своей правоте — мы с легкостью прощаем их. Мы также понимаем, что едины с вселенной. Мы едины со Всем Сущим, едины с Творцом и едины с собственной сущностью.
. Живя необусловленной жизнью, мы, в основном, сосредоточены ментально и эмоционально на зоне, свободной от страстей и бурь, которая называется «точкой безмолвия». Это ощущение абсолютного внутреннего покоя и гармонии, чувство причастности и бесконечности. Находиться в «точке безмолвия» означает связаться со своей истинной сущностью. Нет ощущения времени, нет внутренней тревоги, и человек сливается с «текущим мгновением», которое — вне времени. «Точка безмолвия» - это то мгновение, когда мы осознаем каждой клеткой своего тела, что, в сущности, мы — совершенны, и что цель жизни — найти это место, свободное от внутреннего беспокойства или дисгармонии.
Соединившись с «точкой безмолвия» в своем сердце, вы можете помочь другим людям достичь максимального уровня. Наша внутренняя связь освещает пространство вокруг нас и создает цепную реакцию, что воздействует на окружающих и помогает им освободиться от собственной внутренней дисгармонии или тревоги.
Блаженство — это тишина совершенства, содержащая полный спектр Всего Сущего, подобно тому, как солнечный свет содержит все цвета. Там, где нет этой тишины, мы находим искусственные ограничения; ведь эти ограничения становятся реальными лишь потому, что мы их не освещаем своим внутренним светом. В состоянии блаженства не существует никаких ограничений. Если мы ограничены тревогой, это означает, что мы вышли из состояния блаженства, из точки безмолвия.
В древних ведических писаниях есть красивая притча, повествующая о том, кто мы есть на самом деле, и почему мы забыли о своей изначальной сущности и о своем полном потенциале, что на санскрите называется «сварупа».
В глубине индийских джунглей, львица родила детеныша. К сожалению, вскоре после родов она умерла, когда маленькому львенку было всего несколько недель от роду. Голодный малыш долго и безуспешно пытался разбудить свою маму, а затем побрел прочь и затерялся среди деревьев.
В поисках пищи он набрел на овцу, которая кормила новорожденных ягнят. Так, по прихоти судьбы, львенка вскормила овца, и львенок рос с ягнятами, думая, что он один из них. Иногда ему было не по себе с ними — он с трудом переваривал жесткую траву и никак не мог научиться блеять. Несмотря на все громче звучавший внутренний голос, который говорил ему, что он совсем не похож на овцу, и что реальность совсем не такая, какой она ему кажется, он продолжал считать себя таким, как все овцы.
Однажды, когда овцы паслись, как обычно, на них напал огромный лев. В ужасе от его грозного рычания, овцы разбежались по сторонам, издавая жалобное блеяние, и среди них был львенок. Вид испуганного львенка, блеющего подобно овце, так поразил льва, что он остановился как вкопанный. В течение секунды он схватил зубами львенка за загривок и помчался с ним в глубину джунглей.
Лев объяснил испуганному львенку, что не собирается его есть. Он сказал львенку, что тот — сын льва — царя джунглей, и что он не может находиться в обществе овец, блеять и пастись на лугу. Но львенок не мог воспринять то, что говорил ему могучий лев и продолжал умолять его «Пожалуйста, не ешь меня!» Тогда лев понял, что львенок не подозревает о своей истинной природе. Он подвел его к ближайшей реке и показал ему его отражение в воде.
Увидев себя, львенок наконец принял то, что говорил ему лев. Он сразу изменил походку, теперь он ходил более грациозно и больше не опускал голову вниз, в поисках травы, а гордо вскидывал ее вверх. Он перестал блеять и начал рычать, как его собратья-львы. Он осознал свою истинную природу.
Эта древняя притча, которой несколько тысяч лет, сегодня также актуальна как прежде. Большинство из нас уподобились этому маленькому львенку и забыли о своей истинной природе. Нас окружают люди, ведущие себя как овцы; они проходят свой жизненный путь без чувства собственного достоинства, без уважения к себе. И мы сами ведем себя, подобно овцам. Мы продаем свое достоинство за маленькие материальные достижения и ощущаем себя несостоявшимися личностями. Мы ищем забвения в алкоголе, сигаретах, сладостях или наркотиках. Большинство людей постоянно пребывают в плохом настроении, брюзжат, ссорятся и впадают в депрессию из-за любой мелкой проблемы.
Эта притча является напоминанием о нашей божественной искре, которую мы все носим в себе, которая также известна под названием «Высшее Я». Все известные в западном мире духовные учителя современности, такие личности, как Дипак Чопра, Вайн Даер и Луиз Хей, повторяют в один голос то, что уже на протяжении эонов нам твердят древние мудрецы: следует отбросить свою иллюзорную слабость и осознать, что мы — божественные существа. Как только человек принимает свою божественную природу и перестает в ней сомневаться, он становится хозяином своей судьбы, начинает жить достойно и смело встречать все превратности, подстерегающие его на дорогах жизни
Если мы способны принять собственную божественную природу, то мы будем относиться ко всем окружающим как к равным обладателям божественной природы, даже если они сами об этом не подозревают. Лишь тогда мы сможем любить, уважать и принимать других людей, не зависимо от их этнического происхождения, пола, религиозных убеждений, уровня образования, убеждений, национальности, социального или финансового положения. Тогда мы с легкостью преодолеем гнев, ненависть, зависть, жадность и начнем испытывать к окружающим экстатическую любовь, сострадание будем способны на жертву и помощь тем, кто в этом нуждается. |
| | Сидя за круглым столом, души выбирали свой следующий урок. Тут встала смелая и сильная душа:
— В этот раз я иду на Землю, чтобы научиться прощать. Кто поможет мне в этом?
Души с сочувствием и даже немного испуганно заговорили:
— Это один из самых сложных уроков… Ты можешь за одну жизнь не справиться… Ты так будешь страдать… Нам так тебя жаль… Но мы тебя любим и будем помогать…
Одна душа сказала: «Я готова быть рядом с тобой на Земле и помочь тебе. Я стану твоим мужем, в нашей семейной жизни многие проблемы будут по моей вине, а ты будешь учиться меня прощать».
Вторая душа вздохнула: «А я могу стать одним из твоих родителей, обеспечить тебе тяжелое детство, затем вмешиваться в твою жизнь и препятствовать в делах, а ты будешь учиться меня прощать».
Третья душа произнесла: «А я стану одним из твоих начальников, и часто буду относиться к тебе несправедливо и высокомерно, чтобы ты могла учиться испытывать чувство прощения».
Ещё несколько душ согласились встретиться с ней в разное время для закрепления урока...
Итак, каждая душа выбрала свой урок, они распределили роли, продумали взаимосвязанный план жизни, где они будут друг друга обучать и наставлять, и спустились для воплощения на Землю.
Но такова уж особенность обучения душ, что при рождении их память очищается. И лишь некоторые догадываются о том, что многие события не случайны, а каждый человек появляется в нашей жизни именно тогда, когда мы больше всего нуждаемся в уроке, который он с собой несет… |
| | Когда невозможно повлиять на ситуацию, надо измениться самому, и тогда обстоятельства подстроятся сами.
Интересная история про вызывателя дождя!!! Случилась она давно, еще когда был СССР. Один китаист был с коллегами в Китае в командировке; изучали местные обычаи. И вот однажды им звонит китайский коллега: «В одной провинции уже четыре месяца не было дождя. Гибнет урожай, людям грозит голод. Три деревни собрали последние деньги и решили привезти из другой провинции вызывателя дождя. Вам, наверное, будет интересно посмотреть на него. Только учтите: я вам ничего не говорил, потому что коммунистическая партия Китая колдовство решительно не одобряет».Ученые, конечно, воодушевились, срочно придумали какой-то этнографический повод и отправились по указанному адресу. Приехали в деревню, и в тот же день туда привезли вызывателя дождя — маленького сухонького старичка-китайца. Он запросил себе хижину на отшибе деревни и чашку риса в день. А с нашими учеными разговаривать наотрез отказался. Старшина деревни сказал: сейчас заклинателю нужно сосредоточиться, подождите, пока он выполнит свою работу. Можете пока пожить у меня дома.На третий день пошел дождь. Старичок взял свои (огромные по местным меркам) деньги и засобирался в обратный (весьма неблизкий) путь. Старшина опять передал ему просьбу ученых. На этот раз заклинатель согласился уделить им немного времени.
— Расскажите, как вы вызвали дождь, — сразу, чтобы не терять времени даром, спросил старичка . — Наверное, существует какой-то специальный обряд? Он передается по наследству?— Вы с ума сошли?! — изумился старичок. — Я вызвал дождь? Я что, маг? Неужели вы могли подумать, что я, в своем ничтожестве, могу управлять могучими стихиями?!
— Но что же тогда вы сделали? — обескуражено спросили китаисты. — Ведь дождь-то идет…— Никто не может изменить никого, — назидательно подняв палец, сказал старичок. — Но каждый может управлять собой. Я, скажу без ложной скромности, достиг некоторых вершин в этом искусстве. И вот я приехал сюда, в правильном, гармоничном состоянии, и увидел, что здесь все неправильно. Нарушен порядок вещей, гибнет урожай, люди в отчаянии. Я не могу этого изменить. Единственное, что я могу, — это изменить себя, то есть стать неправильным, присоединиться к тому, что здесь происходит. Именно это я и сделал.— Ну, а потом? Откуда дождь-то?
— Потом я, естественно, работал с собой, возвращая себя обратно в правильное состояние. Но поскольку я был уже един со всем прочим здесь, то и оно вместе со мной, постепенно, с некоторой инерцией, но вернулось на правильный путь. А правильным для этой земли сейчас является ее орошение. Вот поэтому и пошел дождь. А вовсе не потому, что я его «вызвал»…
— Но если все так просто, почему же вы взяли за это такие большие деньги? — спросил один из ученых. — Крестьянам пришлось буквально продать последнюю рубашку, чтобы заплатить вам…
— Потому что я уже старый и немощный человек, а когда я присоединяюсь к дисгармонии, мне становится так же плохо, как и всему вокруг. Добровольно перейти из правильного состояния в неправильное — стоит очень дорого, — вызыватель дождя знаком показал, что аудиенция окончена. В тот же день он уехал обратно в свою деревню, а ученые отправились в Пекин. |
|
|
