|  | Томас Мертон |  |
Сортировать по: длине текста, дате добавления
 | Мир и время кружат в пустоте, танцуя танец Господень. Молчание сфер — это музыка брачного пира. Чем больше мы коснеем в своих заблуждениях, чем старательнее приспосабливаем жизнь к своим нелепым целям, тем глубже наша тоска, отчаяние, бессмыслица. Впрочем, это не так важно, — ведь наше отчаяние не может изменить природу вещей и осквернить вечную радость вселенского хоровода. Поистине, мы уже в нём, а он — в нас. Его ритм пульсирует в нашей крови, хотим мы того или нет.
Одно непреложно — мы призваны забыть о себе, развеять по ветру свою гордыню и принять приглашение на вселенский танец. |
| | Гордость, которая злонамеренно приписывает всю добродетель, все заслуги и достоинства нашему преходящему, внешнему «я», не может существовать там, где человек не способен думать о своём «я», живущем обособленно от Бога.
Может ли чем-то гордиться человек, который не сознаёт и не понимает сам себя, не думает о самораскрытии? Фактически сам он исчез, ибо Бог теперь — источник, действующая сила и предел всех его действий, а его созерцание по сути своей — чистая и вечная радость о Боге и в Боге, нескончаемое ликующее переживание той истины, что Тот, Кто совершен, совершен бесконечно, что Он — само Совершенство.
Человек, настигнутый и спасённый этой радостью, не может гордиться. Разве говорят: «Я горжусь тем, что воздух свеж, море прозрачно, горы высоки, лежащий на них снег чист, а ветер поднимает с вершин снежную пыль»? |
| | Высшее призвание в Царстве Божием — делиться плодами созерцания и вести людей к опытному богопознанию, данному тем, кто совершенно возлюбил Бога. Но как велико призвание, так велика и опасность ошибиться.
Во-первых, имея какой-то опыт, мы не должны обязательно его кому-то передавать. Созерцание и учительство — разные дары, и надо ещё проверить, есть ли они у нас.
Во-вторых, мы, собственно, никого и не учим созерцанию, поскольку это делает Сам Бог. Он дарует его, мы же только говорим или пишем, помогая людям понять, чего Бог от них хочет. |
| | Истинный мистический опыт и всецелое отречение от всего внешнего Богу — это две стороны одной медали. Когда наши разум и воля свободны и не привязаны ни к одному из творений, их тут же наполняет Божественная любовь, — не потому, что таков порядок вещей, а потому, что Бог хочет дарить нам Свою любовь. «Всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19:29). |
| | Созерцательная молитва — это глубокое и простое духовное делание, когда разум и воля всецело сосредоточены на Боге, обращены к Нему, поглощены Им, пронизаны Его светом; когда мы смиренно взираем на Него, выражая своё совершенное поклонение, молчаливо соглашаясь оставить ради Него всё, включая и самих себя, потому что нам важен только Он, и только Он — наше желание и наша жизнь, и ничто иное не принесёт нам радости.
Путешествующим во мраке прежде всего нужны твёрдая вера в Божественное водительство и мужество, чтобы всё поставить на карту ради Бога. Иногда они думают, что пустились в авантюру. Иногда они делают ошибки и даже обманывают самих себя. Но смирение и покорность доброму наставнику всё сгладит, даже если тот не всегда прав. Надо довериться Богу, который восполняет всякую неполноту и обращает зло в великое благо. Не так важно для созерцательной жизни, чтобы вы или ваш наставник были всегда непогрешимо правы. Важно, чтобы вы были до конца преданы милости и любви. Приводя вас к кому-то, Бог обещает дать вам всё, чтобы вы нашли Его. Будьте же верны Его обетованию. |
| | Мы должны откликнуться на дар Божий свободным благодарением, радостью, ликованием, — даже не словами, а блаженством молчаливого принятия. «Остановитесь и познайте, что Я — Бог»[87] . Всё воздаёт хвалу Богу — и наша внутренняя нищета перед бездной Его бытия, и наше молчание перед Его преизобилующим безмолвием, и наша радость в лоне Его ясного мрака, где нас окутывает Его свет. Всё это рождает любовь к Богу, удивление и поклонение; из недр Божиего покоя поднимаются волны и разбиваются о берег нашей души необъятным и бесшумным прибоем бессловесной хвалы и славы! |
| | НЕТ ничего, что ты можешь требовать или брать. Попробуй что-то присвоить — будешь изгнан из рая.
Ангел с пламенным мечом преграждает путь всякой самости, ничтожному и одинокому «я», которое говорит: «я хочу...», «мне нужно...», «я требую...» В рай входит не индивид, а целостная личность. |
| | ВОТ одна из причин, объясняющих, откуда берутся помехи. Все усилия разума, воображения и памяти, вовлечённых в богомыслие, направлены только к тому, чтобы воля достигла желанной цели и предстала прямо перед Богом. Однако спустя несколько лет вы обнаруживаете, что едва вы расположите себя к молитве, как ваша воля без промедления берётся за своё обычное дело — любить Бога во мраке и безмолвии. Воля бывает занята, а ум, память, воображение — праздны. Тут-то в вашем подсознании и поднимается занавес, и на сцену выпархивают самые причудливые персонажи. Если вы мудры, то не обратите на них внимания. Пребывайте же в простом предстоянии Богу, и пусть ваша воля продолжает мирно и просто склоняться к Нему, пока эти неясные тени мелькают где-то на дальнем фоне. Знать о них вы будете лишь то, что они вами отвергнуты.
Помехи, которых принято больше всего бояться, как правило — самого безобидного толка. И всё же некоторые благочестивые люди изводят себя на молитве за то, что якобы «приняли» блудный помысел или какую-нибудь несуразицу, которую их воображение нарисовало помимо их воли. Эти люди страдают по собственной вине. Безуспешно пытаясь остановить парад образов, они начинают сильно нервничать и только усугубляют своё печальное положение.
Если у них и было когда-то чувство юмора, то своей нервозностью они окончательно его истребили. Поглядев на себя с улыбкой, они бы себе хорошо помогли. |
| | Книга о богомыслии не думает за вас, а учит думать. Если вы читаете её главу за главой, как роман, то тратите время впустую. Делайте паузу, как только какая-то мысль тронет ваш ум или сердце, — ведь вы уже начали богомыслие. Не надо неотступно следовать за автором к приготовленной им развязке. Он, может быть, пишет совсем не для вас; или Бог задумал о вас одно, а автор — совершенно другое. |
| | Иными словами, мы должны, оставив простую умеренность, устремиться к совершенной пустоте. Только так мы взамен ограниченной человеческой праведности обретём свободу детей Божиих, которые всё видят и вкушают в Боге и для Бога, и поэтому во всём видят только свет и радость. Мистик живёт в пустоте, в свободе, где нет больше его ограниченной «самости», отделяющей его от Бога и от людей. Он умер со Христом и воскрес для «новой жизни», обещанной истинным детям Божиим. В эту Обетованную Землю попадает лишь тот, кто отрёкся и от радостей ранних ступеней созерцания. |
| | СУЩЕСТВУЮТ такие тонкие грани отрешённости и внутренней чистоты, такие глубокие движения совести, которые неведомы большинству искренних ревнителей благочестия. Даже в самых строгих монастырях, где всерьёз посвящают себя поиску совершенства, многие не подозревают, сколько в них тайного себялюбия и до какой степени их ревность подсказана человеческой ограниченностью и своекорыстием. В самом деле, как часто именно косность и несгибаемый формализм мешают подвижникам достичь истинной отрешённости. Они оставили мирские амбиции и удовольствия, но взамен приобрели новые — более возвышенные, тонкие, духовные. Им, кажется, и в голову не приходит, что в самом их ревностном стремлении к совершенству есть какой-то изъян, — слишком они зависят от благ своего замкнутого мирка.
Монах, например, может привязаться к молитве, посту, к тому или иному виду благочестия, покаянного подвига, какой-нибудь книге, духовной системе, форме богомыслия, а то и к самому созерцанию, к молитвенным утешениям, добродетелям, — словом, к тому, что обычно считают знаком высокой святости. Тот, кто кажется праведным, бывает ослеплён чрезмерной любовью к вещам вторичным и остаётся, в сущности, в той же тьме и иллюзии, что и его гораздо менее совершенные собратья. |
| | Не знаю, найдётся ли сейчас в мире хотя бы два десятка людей, которые видят вещи в истинном свете? Если да, то среди нас есть ещё те, кем ничто не владеет, кто действительно свободен и не привязан ни к миру, ни к своему «я», ни к дарам Божиим, даже самым высоким и духовным. Впрочем, двадцать — это, пожалуй, слишком много. Но даже если таких людей всего один или два, то именно они хранят этот мир, не давая ему развалиться на части.
ВСЁ, что мы любим не ради Бога, а ради чего-то ещё, ослепляет ум и притупляет нравственное чутьё. Это портит нас и отнимает способность отличать добро от зла и познавать волю Божию. |
| | Попросту говоря, свобода — это умение творить Божию волю. Противиться Богу — значит делаться рабом. В грехе нет настоящей свободы. |
| | Как ни скуден ваш молитвенный опыт, поверяйте им все свои поступки. Попробуйте действовать в той тишине, пустоте, отрешённости, которые нашли в созерцании. В конечном счёте секрет прост: оставляйте на волю Божию то, на что не можете повлиять, и слушайтесь Бога во всём остальном. Одним словом, и во внутренней жизни, и во внешних делах, которые делаете ради Бога, стремитесь только к тому, чтобы исполнить Его волю. |
| | СУЩЕСТВУЮТ такие тонкие грани отрешённости и внутренней чистоты, такие глубокие движения совести, которые неведомы большинству искренних ревнителей благочестия. Даже в самых строгих монастырях, где всерьёз посвящают себя поиску совершенства, многие не подозревают, сколько в них тайного себялюбия и до какой степени их ревность подсказана человеческой ограниченностью и своекорыстием. В самом деле, как часто именно косность и несгибаемый формализм мешают подвижникам достичь истинной отрешённости. Они оставили мирские амбиции и удовольствия, но взамен приобрели новые — более возвышенные, тонкие, духовные. Им, кажется, и в голову не приходит, что в самом их ревностном стремлении к совершенству есть какой-то изъян, — слишком они зависят от благ своего замкнутого мирка.
Монах, например, может привязаться к молитве, посту, к тому или иному виду благочестия, покаянного подвига, какой-нибудь книге, духовной системе, форме богомыслия, а то и к самому созерцанию, к молитвенным утешениям, добродетелям, — словом, к тому, что обычно считают знаком высокой святости. Тот, кто кажется праведным, бывает ослеплён чрезмерной любовью к вещам вторичным и остаётся, в сущности, в той же тьме и иллюзии, что и его гораздо менее совершенные собратья. |
|
|
